Глава 15. «В водовороте новой жизни»

      Он пытался подобрать слова, чтобы описать то, что чувствует. Не выходило… Даже когда он вел долгие внутренние диалоги с самим собой, суть ускользала, оставляя легкое чувство неудовлетворенности.
      Всего было слишком много и, в то же время, недостаточно, чтобы верить в реальность происходящего, окруженную целым ворохом проблем и недосказанностей….
      Нестабильно? Нет, хуже – зыбко... Гарри читал про пески, способные поглотить любого, попавшего в их смертельную ловушку, они назывались «зыбучими» – да, слово «зыбко» для определения его жизни очень подходило. У него… Нет, у них – была семья… Что это предполагает? Одну постель на двоих? Наличие общих знакомых? Вечерние разговоры у камина? Наконец, саму жизнь во всех ее банальных и простых проявлениях?
      По здравому размышлению, Гарри вынужден был признать, что семья есть пока только у Джейми. Какая-никакая, но, главное, пока мальчик считал, что она настоящая – такой она для него и оставалась. А что было у них с Северусом? Гарри не знал, даже брак с Джинни казался ему более полноценным что ли, обладавшим какими-то характеристиками семейственности, но… Они играли для одного зрителя, и Джеймс верил в их представление, он этим дышал, он радовался новым условиям, с восторгом смотрел на сразу двух пап, а значит, оно того стоило.
      …А Гарри… Что оставалось Гарри? Можно ли чувствовать себя до одури счастливым рядом с человеком, который не признает даже право на существование за таким простым словом, как «счастье»? Гарри выяснил, что можно. Опытным путем. Не в борьбе или протесте против грамотно организованной интриги, а на собственном примере… В простом состоянии сопричастности к судьбе другого человека уже был смысл.
      Вечер, когда они забрали мальчика, стал началом, фундаментом новой жизни, в которой, по мнению Поттера, роли были распределены более чем неправильно – не до конца честно, но это уже нюансы.
      Джейми боготворил Северуса, стремился подражать ему даже в мелочах, но не был так близок с ним, как с Гарри, мальчик искал в биологическом отце не утешение, не защиту, не наставника, но советчика и друга… а это уже многое, наверное, даже больше, чем было изначально. В тот вечер, в силу того что Джейми был не очень здоров, они провели все время вместе. Снейп даже не ушел в свою лабораторию, а остался в гостиной с ними… Со своей семьей. Глядя на голову сына, пристроенную на плече грозного Мастера Зелий, пока тот читал ему книгу, Гарри улыбался ну почти… счастливо? Да, наверное, именно так, вопреки если не всему, то многому. Пойти против логики, кричавшей, что это ничего не значит, наперекор интуиции, твердившей: «Вспомни, почему он все это делает!» – это глупый поступок, ничем не оправданный, но…
И все же Гарри упрямо верил в то, что у Мерлина или кого-то этажом повыше припасен для их истории счастливый конец. Все сомнения в этом окончательно улеглись, когда, уложив Джейми спать, они заняли одну постель. Северус, засыпая, позволил себя обнять. Простая сопричастность. Мало это или много? Гарри казалось, что пока достаточно. По крайней мере, это уже что-то большее, чем страсть.
     А страсть… Прошедший день не оставил для нее места – просто в поисках тепла, от близости чужого тела, не менее упрямого, чем царивший в нем дух, было что-то правильное, и Гарри стремился быть ближе. Есть ли цена у любви? Где она, каким количеством галеонов измеряется та самая, проверенная и надежная, дорога к храму, созданная в рамках простого небезразличия, Гарри не знал и знать не хотел, он не стремился к этому. Зачем чужая правда, когда ты не в силах примириться со своей? К чему, спрашивается, слова, когда… Ты больше, чем любишь… Пропадаешь. Не знаешь, зачем и как, но иначе просто не можешь.
      Как молиться на мальчика, Джейми? Чем отблагодарить его за то, что наследующий день они все вместе пошли на завтрак в Большой зал, и, под защитой этих упрямо счастливых карих глаз, никто не осмелился задавать им вопросы. Как? Зачем? Почему…
      Все ради счастья одного мальчика. Он не мог не заразиться его радостью. Наверное, и он, и Джеймс впервые были опьянены жизнью настолько, что не задумывались о последствиях, имя которым Северус… Но Гарри чувствовал себя искренне, отчаянно сумасшедшим, когда… Второй день, пришедший на смену первому, утонул в той же гармонии. В тени, где было еще не тепло, но уже не холод… Скорее, прохлада. Они ткали свой уютный мирок, он и Джейми, но эта паутина плелась вокруг Северуса. Он был ее составляющей и смыслом, вот только... наверное, они были не в состоянии заставить его признать это…
      Теория о «комедианте»… Как было убедить Снейпа, что настало время бросить играть эмоции и можно просто жить ими? Возможно ли это?
      Гарри верил, что возможно. Просто надо быть терпеливым, и он будет. А еще ему нужен совет. Если необходимо узнать, какого это – пробиться к сердцу слизеринца, спросить стоит у той, кому совершить подобный подвиг удалось. Он, в любом случае, собирался поговорить с Гермионой. Наверное, самое время. Только соберется с мыслями – и переговорит, может, через пару дней…
***
     Каждый хоть раз в жизни задает себе вопрос: кто я и зачем в этом мире? Наверное, он озадачивался этим вопросом чаще, чем другие… Наверное, в отличие от большинства, он не находил и тени ответа…
      Было одно существо, маленькое и честное, почти Снейп – уже не Поттер. Он был искренен… С собой, по крайней мере. Да, он… Нет, не любил, верил в перспективы этого ребенка, верил в его будущее. Возможно, не обоснованно, но ничего не мог с собой поделать… Как прекрасно было бы, ограничь он свою жизнь этим. Но нет… нет-нет-нет…
      – Северус, к чему такая спешка? – Драко Малфой, как всегда, немного опоздал и, опустившись на стул, привычным жестом потянулся к его бокалу.
      Благословенная и одновременно страшная вещь привычка: нет ничего хуже появления новой – нет ничего приятнее, чем потворствование старой.
      – Я не позвал бы тебя, не будь у меня серьезных причин.
      – Знаю, – Драко подозвал официанта и сделал заказ, – кстати, пока я не забыл. Твой Кавадрос выкрутится. Я сегодня говорил с одним чиновником из Министерства, его осудят условно, там такие деньги и связи подтянули, что даже я пару минут завидовал.
      – Меня это не слишком интересует, ты договорился о запрете?
      – Да, если он приблизится к тебе или ребенку – это будет расцениваться как нарушение сроков заключения – и вот тогда он уже загремит в камеру.
      – Отлично.
      Драко наколол на вилку кусочек нежнейшей гусиной печенки.
      – Мне, вот, знаешь что интересно… Почему ты не внес в этот список своего мужа – нашего героического алкаша Гарри?
      – Потому что, прикончив его, Диего, тем самым, сделает мне огромное одолжение, ну а если Кавадроса покалечит Поттер, я, как ты понимаешь, тоже грустить не стану.
      – И почему ты так неблаговолишь к собственному супругу?
      Он задумался. Как точно сформулировать ответ на этот вопрос? Ему ведь в жизни очень редко везло. С самого начала, прямо с момента рождения. Родился он в январе, и теперь никто не скажет, были ли проблемы у матери при родах или все-таки колдомедики после праздников были не совсем в форме, вот только никто не заметил легкого вывиха, из-за которого он оставался хромым вплоть до пяти лет. Пускай это была не явно выраженная хромота, а только легкое прихрамывание, но факт остается фактом. И то, как отец его лечил… Вкус костероста, постоянная боль в суставах, которые ломали и сращивали снова, пока совершенство не было достигнуто... Интересно, у многих детей первые воспоминания в жизни складываются из постоянной, непрекращающейся боли? Наверное, таких мало… Северус предпочел бы остаться инвалидом навсегда, он никогда не чувствовал благодарности за элементарный садизм, с которым Александр Снейп запрещал знакомому колдомедику давать ему обезболивающие зелья… Его отец был больше, чем просто подонком… Он презирал и ненавидел чужую слабость, согласно своим представлениям о том, в чем она проявлялась. При этом он почему-то никогда не стыдился собственных. Северус считал, что вывод о том, что в этой жизни выживают только стервятники и подонки, был одним из его первых самостоятельных умозаключений. Его вылечили, никогда потом не интересуясь переменами в выжженной детской душонке – уже не душе, – ведь хромота была не эпилогом его несовершенств… Главой… Не более.
      Другая мать – не та, что родила в муках, – сама природа – тоже, видимо, отдыхала в тот день наравне с колдомедиками. Она наделила его “незаурядной” внешностью. До Квазимодо, конечно же, было далеко, но даже милым его можно было назвать только до годовалого возраста. Эти уверения своих немногочисленных родственников он помнил и не испытывал сочувствия ни к ним за жестокость, ни к себе – за то, что не в состоянии был тогда равнодушно ее принять.
      Болезненно, до неприличия, бледная кожа явно не подходила к его иссиня-черным волосам… таким же черным и с чрезмерно ироничным резким изгибом бровям – нелепым на лице ребенка, из-под которых смотрели миндалевидные, черные, уже тогда беспощадные в своей трезвости глаза. С годами ситуация еще больше ухудшилась. То, что не уничтожила природа, по его мнению, растоптала сама жизнь. Его и без того несовершенное тело испещряла сеть шрамов, и они не прибавляли ему привлекательности.
      Он не привык, чтобы его любили… Это было нелогично: выбирать кого-то вроде него в качестве объекта для построения отношений, а Северус не любил глупостей, хотя порою позволял их себе – в рамках защитных барьеров собственной невозмутимости и бесчувствия. Роман с Диего немного обрисовал критерии такой глупости, и он же уничтожил последние сомнения насчет концовки. Северус позволил себе поверить, что привлечь может не душа или тело, но и интеллект. В таком союзе было бы рациональное звено, но он ошибся. Любовь к нему, которую иногда демонстрировали встреченные на жизненном пути безумцы, чаще всего оказывалась иллюзией, призрачной дымкой, и она таяла, не оставляя даже следов… Чужую тягу к несовершенству он мог понять: в мире полно идиотов и извращенцев, но принять ее ему всегда удавалось тяжело.
      Или, может быть, еще хуже… Бывает что-то настоящее – в последнее время он больше не мог отрицать простую истину, но легко нашел подтверждение тому, что это больно… Это чувство убивает и умирает само – потому что совершенному нет места в этом убогом мире.
      Может быть, он согласился бы на очередную призрачную привязанность… Но не на то самое, настоящее. Ему это не нужно, в отличие от Поттера, далеко идущие планы которого не оставляли сомнений.
      – Мне нужен развод, и чем раньше, тем лучше.
      Драко недоуменно на него посмотрел.
      – Я тебя не понимаю, Северус, сначала ты спешишь заключить брак. Теперь рвешься его расторгнуть. Это на тебя непохоже.
      – Я курю… – спокойно сказал Снейп.
      – Я в курсе.
      – Немного, но вечером или после секса обязательно.
      – Мне необходимо знать такие интимные подробности?
      – Я хочу, чтобы ты понял суть происходящего. Это привычка. Знаешь, какой самый простой способ избежать привыкания?
      – Не начинать курить, – усмехнулся Малфой.
      – А если начал?
      – Бросить как можно раньше – до того, как это станет проблемой.
      – Именно, ты только что сформулировал причины, по которым развод мне нужен в кратчайшие сроки.
      – Боишься подсесть на Поттера?
      Северус поморщился.
      – Иногда ты выражаешься, как идиот, но сути того, что ты отнюдь не дурак, это не меняет. Я не боюсь, как ты сказал, «подсесть», а собираюсь не допустить ситуации, при которой такой вариант развития событий был бы возможен – пусть даже теоретически.
       – Игры на опережение всегда были твоей сильной стороной, Северус. Так в чем проблема? Разводись.
      – Проблема в нашем друге мистере Лонгботтоме.
      – В Невилле? – удивился Малфой. – Он тут причем?
      – При том, что ему кажется, что мы трое будем чудно смотреться за тюремной решеткой, если я обижу его приятеля.
      Драко нахмурился.
      – Идиотизм, к тому же, это на него непохоже.
      – Похоже, но я продолжаю считать это непустой угрозой. И вот как мы поступим, чтобы обезопасить себя...

***
     – Джеймс! Не смей это трогать… Северус…
      Мальчишка задорно хмыкнул.
      – Папочка, но он же не узнает…
      Ох уж эти заискивающие интонации и мягкое мерцание карих глаз! Все подкупающе искренне. И все же необходимость воспитывать ребенка никто не отменял.
      – И все же, Джеймс, это неправильно, – Гарри не позволил себе поддаться терзавшему ребенка любопытству. Хотя его собственное искушение было поистине огромным.
Северус сказал, что проведет день в Лондоне, его сын чувствовал себя хорошо, и Поттеры, воспользовавшись тем, что на улице из облаков, предвещавших грозу, противно капал серый дождик, наслаждались бездельем и обустройством нового жилища.
     Тайник в гостиной обнаружили случайно, он был нелепым и каким-то детским, что ли…Так что ничего странного в том, что добрался до него именно Джейми, не было.
Неожиданно и наивно спрятанная вещь… Это было так не похоже на все то, что Гарри знал о Северусе Снейпе и принимал в нем… и это в очередной раз поражало… Простая тетрадь в клеенчатой обложке. Магловская, кое-как спрятанная в углубление, вырезанное в страницах гораздо более полновесного тома со скучнейшим названием «Основы Зельеделия». Впрочем, минуту спустя, по здравому размышлению, он вынужден был признать, что это был довольно надежный способ хранить тайны. Кому пришло бы в голову, обыскивая гостиную, рыться в методической литературе для первого курса… Какое заклинание обнаружило бы спрятанную тетрадь? Только мальчику, искренне заинтересованному в предмете, это удалось…
– Нет, Джейми, не смей!
Было просто поздно или прозвучало недостаточно внятно? Позже Гарри так и не смог себе объяснить, почему же Джейми, улыбнувшись, просто открыл потрепанный свод чужих секретов… Но это было не непослушанием, нет. Как он мог в чем-то винить сына, если сам мечтал окунуться в чужую тайну, которая была… Ну да… Отравлена, как многое, как почти все, что соприкоснулось с Северусом. Он понял это, когда, быстро пролистав десяток страниц, не вчитываясь в их содержание, Джейми отложил «обретенный секрет» в сторону.
– Ты был прав, пап, не стоило…
Он выглядел не грустным, нет… Просто… Врать себе смысла не было. Гарри не понял, чем так удивлен и тронут его сын. Что его так зацепило. Да, Джейми был тонким, чутким, зачастую даже интуитивным, маленьким человечком, который был необходим своему отцу, хоть и порою непонятен.
– Что? – Гарри недоумевал и уже потянулся за вещью, которая …
Но Джейми быстро ее отодвинул.
– Нет, мы, правда, не должны были – это неправильно, давай уберем на место! Я... – личико Джейми было печально. – Пап, просто не надо. Обещай.

***
Ну и кто из них, спрашивается, ребенок? Он ведь обрадовался, когда сын ушел в библиотеку вернуть мадам Пинс книги, так обрадовался, что тут же кинулся к заветному тому. Не просто за знанием чужих секретов, он стремился понять... Джейми – даже больше, чем Северуса. Что так поразило его ребенка? Отчего это не по годам мудрое, так не похожее на него и, надо заметить, довольно своенравное чадо признало за кем-то право на невмешательство? Или это была бесхитростная провокация и его намеренно подталкивали к чужой тайне?.. На кой черт ломать голову, если добиться ответов невозможно?
Он солгал, но эта ложь не казалась ни предосудительной, ни неоправданной. Он ведь искал именно понимания... Ему не нужна была правда, чтобы ударить… он хотел постичь.
Желтая, отвратительно сухая на ощупь бумага, почти больно коверкающая восприятие бытия через простой контакт. Красивые, но убогие в своей нечеткости, не слишком уверенные линии рожденного от бога, но пока не осознавшего это творца, рисунки, которым недоставало техники, но было не занимать таланта… Если бы дело было только в них… Гарри усмехнулся. «Ах, если бы...» Красиво, невинно, мягко… Но бумагу испещряли не только образы, ее коверкали строки.

«Пожелай мне удачи».

Жирным карандашом выведено под грубым наброском двух мальчиков на скалистом берегу, одного из них не узнать было невозможно – даже в этой абсурдной пляске несовершенных штрихов. И, прямо под этими словами, еще более знакомым – со школы, по многочисленным пометкам в эссе, кричавшим о его непреодолимой бездарности, почерком… Или нет... он тоже был еще немного другим, не таким выверенно безразличным. Этот почерк жил, и он говорил. Рожденные им строки складывались в откровения.

«Мы успели о многом поговорить, нам было о чем говорить. Я не буду вспоминать те незначительные события, за что так цепляется память. Я выше того, чтобы намеренно причинять себе боль. Эта отрицательная черта памяти многих привела к разочарованию, обесценивая жизнь и возможность найти то счастье, которого заслуживаешь и которое всегда рядом, но…»

Слова были перечеркнуты… Тонко, всего парой линий, словно не навсегда… Это было мгновенное отрицание, может, в нем и не раскаялись, но… Не вымарали, не затерли до дыр… Гарри перевернул страницу.
Еще один грубый набросок, пляска теней, из которых складывается не портрет… не картина… образ. И это было красиво. Сложенный из синих языков пламени, нескладный и хрупкий, но сильный, гибкий и израненный ребенок со взглядом взрослого мужчины.

« Можешь ворчать, Сев, но иным ты быть не можешь».

Может, подумал Гарри, по крайней мере, притворяется отлично. Так кто ошибся: он или неизвестный художник? Или, может, заблуждаются они оба и прав тот, кто дописал ниже…

«Нет, Денни, это не я… То, что ты видел, – но не я… Верь мне. Может, для тебя, где-то там, среди тихого шелеста крыльев, где темно, тепло и не больно, все по-прежнему видится в пламени того волшебного огня… Но мир устроен иначе. Я часто думал, что ты умер за нас двоих, а я живу – за себя и за тебя, иногда мне кажется, что дерьмо действительно не тонет и мой путь вечен. Эта земля не носит только ангелов. Точнее, она их просто не выносит и душит своей мерзостью и посредственностью. А может, все не так… И у меня всего три жизни, а не вечность? Моя, твоя и наша… Которая никогда не будет прожита. Наверное, я пьян… Трезвость не позволяет мне даже прикасаться к твоей памяти, а так… Мне можно – если не все, то многое, и не страшны печали… Ты говорил, что я не боюсь ничего… Ложь… Я страшусь даже собственной памяти. У меня вообще много страхов. Знаешь, иногда я ненавижу тебя за то, что ты умер. Странно, не твоего убийцу, а тебя. Потому что даже его смерть ничего не исправила, тебя просто нет…»

Гарри перевернул страницу. Набросок старого маяка и снова подпись:

«Он навсегда наш».

И ниже:

«Из-за того, что человек часто лишает себя возможности трезво мыслить, здраво рассуждать и быть по необходимости более прагматичным… он приходит к выводам, что удача прошла стороной и все кончено. Далее идут сопли, слюни и сожаления на тему «ах, что бы было, если бы…» Не скажу, что жизнь меня баловала… Ты – как подарок, который мне показали, но забыли отдать. Как ты посмел меня бросить… Умереть? Ты ушел, и все стало мерзко, но было как-то даже интересно. Каждый день – по-своему нов и ярок. Я рос, и росли мои познания, или, точнее сказать, незнания, и атрофировалось что-то важное. Может, я и не использовал это «что-то», но оно было, а теперь его нет… Хотелось многого, но пугала неизвестность – чем все может закончиться? Но я не отвернулся в недоумении от липовой возможности познать мир, в который ты сбежал от меня и жизни. Я ее принял. И понял многое... но все вокруг лишь окунались в серу – увы, путями, предложенными Воландемортом, было не достичь ничего, кроме ада... А мне нужно было больше... тишина и шорох крыльев… Тебя там не было. В сере. А иного найти мне уже не дано… А значит, точка. И я подпишусь под каждой своей ошибкой, и я не прощу тебе, что ушел, и себе – что не отыскал тебя».

Были и другие рисунки. И другие надписи карандашом, но под ними больше не подписывало приговор каждым своим росчерком знакомое перо. Гарри узнал многое и, одновременно, ничего… он хотел понимания, а почувствовал, что тонет в отчаяньи этой короткой, но емкой исповеди, обращенной к смерти и тому, кого она поглотила. Кто был этот мальчик из детства Северуса? Какую роль он сыграл в его судьбе и почему Гарри, разглядывая выполненный зеленым карандашом набросок автопортрета, знал, что это не просто прихоть автора или отсутствие других цветов. Глаза у мальчика действительно были зеленые, они не могли быть другими… Есть ли смысл в такой интуиции? Что делать с собственным взглядом, который напоминает Снейпу о кошмарах, терзающих его по ночам? Суть их недопонимания в этом?.. Одна из причин или весь список? Что делать с новым знанием?

***
Конечно, он успел убрать тетрадь до прихода Джейми. Ни он, ни сын не стали ничего обсуждать, но по одинаково задумчивым взглядам было понятно, что теперь у них есть общий секрет. Во время ужина в большем зале они говорили с кем угодно, но только не друг с другом. Странно, но чем сильнее Гарри осознавал, что с его браком все слишком непросто, тем, казалось, больше понимания он встречал у окружающих. Хагрид все так же громко продолжал его уверять, что как же хорошо, что Гарри в школе, и что он «эт, правильного парня себе выбрал».
Что может быть правильного в Снейпе, Гарри не знал и сомневался, что когда-то сумеет в этом разобраться, но покорно кивал. Даже Минерва перестала напоминать готовый вот-вот закипеть чайник и только недовольно сжимала в тонкую ниточку губы, когда мадам Хуч в очередной раз заявляла, что настоящие женщины стали редки, а те, что пока есть, теряют хватку, раз мужчины стали все чаще бросать взгляды друг на друга. Он понимал, что это не его заслуга и вся эта искусственная нормальность ситуации создана исключительно для Джейми, но был благодарен и за нее.
Обед уже подходил к концу, когда в открытых дверях появился Снейп, он кивнул всем собравшимся и уже повернулся было, чтобы направиться в подземелья, когда Джейми сорвался с места и бросился к нему.
О чем они говорили, Гарри не слышал, но его поразило терпение, с которым Северус говорил с мальчиком, и то, что он не отнял руки, в которою вцепился Джеймс. Выслушав что-то, он сделал мальчику замечание, скорее всего, по поводу его манер, затем сосредоточенно кивнул и только тогда вышел, отпустив маленькую ладошку. Сын вернулся за стол с таким радостным выражением лица, что Гарри в который раз повторил про себя, как мантру: «Это того стоит…»

***
Что-то было не так. Задумчивый Поттер – это подозрительно. Два задумчивых Поттера – уже опасно. И что, спрашивается, с этой угрозой делать? Разумеется, с самого начала прояснить ее суть.
Однако он был удивлен: вечер, проведенный с Джейми в лаборатории, ничуть не прояснил ситуацию. Мальчик был послушен, больше обычного молчалив и сдержан. На вопрос «Все ли в порядке?» тактично отвечал: «Да, конечно», – но это еще были цветочки, по сравнению с тем, как вел себя с ним его отец. Гарри, казалось, стремился врасти в стены и не попадаться ему на глаза, он тенью двигался по комнатам, не раздражая своим обычным пристальным теплым взглядом… Едва они покончили с уже традиционным вечерним чаем, он вообще скрылся в спальне, прихватив с собой одну из книг.
Северус попробовал еще раз докопаться до истины, ребенок для этих целей, на первый взгляд, подходил больше.
– Что ты читаешь?
Джеймс показал книгу.
– История Древнего Египта.
– Интересуешься фараонами и пирамидами?
Мальчик кивнул.
– Да, очень, дядя Билл рассказывал столько интересного о мумиях и проклятьях!
Подкуп как средство достижения цели редко его подводил.
– А ты хотел бы побывать в Каире?
Карие глаза радостно вспыхнули, но потом так же неожиданно погасли.
– Когда-нибудь потом.
– Ну, мы можем съездить на неделю, пока не начался семестр. Куда бы ты хотел?
Джейми задумался.
– Можно любое место?
– В разумных пределах. У меня нет никакого желания проводить остаток лета в Сибири или на Аляске.
– Любое-любое? – переспросил Джейми.
Снейп кивнул.
– Я же сказал, уточнять, по меньшей мере, невежливо – это показывает то, что ты сомневаешься в моих словах. У тебя есть повод?
Мальчик энергично затряс головой и взял его за руку.
– Нет, Северус, что вы! Только не обижайтесь, я больше не буду вести себя бестактно!
– Утешает, что ты осознаешь свои ошибки и стремишься их исправить. Итак, куда бы ты хотел?

– Не обязательно далеко, – задумчиво сказал Джейми. – Куда-нибудь, где море, скалы, может быть, старые маяки... и белые паруса на горизонте.

Он знал цену своей воле, ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Хорошо, возьми атлас и выбери место, куда бы ты хотел поехать. Завтра мы это обсудим. А теперь тебе пора спать.

– Хорошо, – Джейми его порывисто обнял и скрылся в своей комнате.

Северус, едва за мальчиком закрылась дверь, встал и подошел к книжным полкам. Взял «Основы Зельеделия». Так и есть, заложенного между триста седьмой и триста восьмой страницей волокна из гривы единорога не было, хотя все остальное было на месте. У него не возникло вопроса, кого из Поттеров он убьет первым.