Автор: Street girl.

Название: «Крылья»

Фандом: ГП.

Жанр: agnst.

Пейринг: ЛМ/ГП.

Рейтинг: NC-17.

Саммари: «Он знал. Он знал все наперед. Он знал, что следующий день пройдет по сценарию предыдущего. Он знал, что этот день будет братом- близнецом прошедшего. Он знал, что существенно ничего не изменится».

Предупреждение: слэш, принуждение

Дисклеймер: не мое. Не порываюсь. Никогда не порывалась. И не буду пытаться.

 

 

 

Крылья.

 

Когда затихнут в прошлом слезы,
Когда спадет былая тьма,
Когда однажды несерьезным
Покажется обрывок сна.

Когда шаги затихнут в зале
Полупрозрачном и пустом,
Когда глаза блестящей стали
Потухнут за моим окном.

Когда мы станем тем, кем были -
Не будут врать календари,
Я склею порванные крылья.
"Я отрываюсь от земли..."

 

(Botanika “Я отрываюсь от земли”)

 

Он знал. Он знал все наперед. Он знал, что следующий день пройдет по сценарию предыдущего. Он знал, что этот день будет братом-близнецом прошедшего. Он знал, что существенно ничего не изменится. Он знал, что это безумие не закончится. Он знал, что все это будет продолжаться долго. Долго. Пока из них кто-нибудь не уйдет. Не умрет. Кто-нибудь.

 

Итак... Что же это было?! Мерлин, как же все так получилось?! Я пытался обманом получить крылья. Два ангельских крыла. Белых. Крыла, которые вознесли бы меня до небес. Но вместо этого... Да... Крыла были сломаны, и я упал. На землю, пролетев совсем чуть-чуть. Меня принесло куда-то... Я не знаю, куда... Меня манило небо своим звездным совершенством, и звезды, которые, как мне казалось, подмигивали и улыбались. Мне было легко. И все мысли, должно быть, канули прочь... Или остались на красивой, но такой грешной земле...

 

Он знал, что вечером дверь, наглухо запертая утром и днем, откроется. Как всегда. Резко, как будто ее выбили ногой, и ударится о каменную стену. Он знал, что произойдет дальше. Его палач, его инквизитор застынет на пороге. На мгновение... И этот миг будет казаться ему вечностью... Он посмотрит на часы, и время замедлит свой ход, остановится, замерев на стрелке *бесконечность*. А потом его тюремщик войдет и хлопнет дверью так, что с деревянного косяка посыпятся крошки. Он, его страж, встанет на середину комнаты. Холодной комнаты, неудобной.

 

Крылья. Они обещали дать покой. Абсолютный.  Да, я жаждал покоя... И свободы... Больше всего на свете... Но мои мечты... Да, они посмеялись надо мною... И, когда я умер, они заняли почетные места в похоронной процессии. Я желал, страстно и неистово, я жаждал немногого. Того, чего был лишен с самого детства. Тишины. Когда вокруг никого и ничего не будет: ни надоедливых друзей и людей, возомнивших, что им позволено руководить мною... Я был бы один... Покоя... Свободы. От проклятых долгов и обязательств. Я хотел, чтобы у  меня была свобода выбора. Свой собственный выбор. А не выбор тех, что считал себя вправе указывать мне, что делать и как поступать. Вершить ли справедливость или хаос. Я хотел быть свободным, как птица... Я хотел быть легким, неуловимым, как голубь...

 

Так вот. Он встанет на середину комнаты. И из-под капюшона будут блестеть глаза... Сухим, слегка одержимым огнем... А потом он подойдет к окну и заклинанием отворит форточку, впуская в маленькую душную комнатенку свежий морозный воздух. Узник знал все уже наизусть. Этот спектакль. Этот своеобразный ритуал. Он мог угадать каждое движение своего... Нет, он был не его... Этого безжалостного человека... Ему не нужен был ни хрустальный шар, ни чаинки, и книга Судьбы для того, чтобы предсказать его дальнейшие действия. А потом человек снимет капюшон, открывая взору беспорядочно разметавшиеся по плечам и спине платиновые волосы... И серый свет обычного зимнего дня сделает их почти совсем седыми... Белыми...

 

Меня всегда манило небо. Звезды. Я любил летать... В прошлой жизни. Летать - означало жить для меня. Воздух был для меня настоящей стихией. Родной стихией. Мне кажется, я должен был родиться птицей. Летать, рассекая воздух... Трещащий и холодный - зимой, свежий и пахнущий зеленью - весной, обжигающий и обволакивающе-жаркий - летом и сладко-пряный осенью... Летать, наблюдая за жизнью на земле свысока, не ввязываясь в деление мира между двумя старыми манипуляторами.

 

Мерлин, почему я родился не крылатым?!

 

 

Он успел выучить каждую черточку своего тюремщика. Резкие, словно выточенные из стекла черты лица. Большие, миндалевидной формы глаза. Всегда прищуренные. Серые. Серебро. И в них сквозит такой холодный металл... И взгляд, почти всегда полный равнодушия... Глаза, не отражавшие души... Потому что у него души уже не было, она рассеялась, испарилась, исчезла, превратившись в сгусток тумана... Она иссушилась и умерла. В мученьях. Давно. А оболочка этого человека была призвана из ада, чтобы мучить его. Пленника.

 

Знаете, почему я еще любил летать?!  В воздухе я становился самим собой. Ложь... Она уходила куда-то на эти минуты и часы... Или эту ложь выпивал залпом воздух, а потом, когда я спускался, возвращал ее мне... Я становился настоящим... Просто... В воздухе я не мог лгать... Да и кому, а?! Полет. Считанные мгновения, пока я был в одиночестве. Чувствовать упругое сопротивление воздуха, ощущать, как холодные струи воздуха обрисовывают силуэт. Подниматься все выше и выше. И чувствовать, что дальше уже нельзя, что воздух уже разрежен... Чувствовать, как тяжело становится в груди и как трудно сделать новый вдох?! Разве это не счастье?!

 

Страж смотрел на него. Долго. Пристально. Изучающе... Как будто хотел прочесть мысли. Хотя зачем?! А потом он медленно проходил к нему, пленнику. Медленно-медленно. И, казалось, мгновения, склеенные в одно целое, спешно пытались расцепиться. Мучительно долго. И мучительно медленно. Приближался. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Оказывался рядом. Очень. Слишком. Как всегда. Рука в обманчиво нежном жесте касалась щеки пленника. Юноша вздрагивал. Рука была холодной. Просто ледяной. И казалось, что в этом теле пульсирует не кровь, а... Ничего. Что крови вообще в нем нет. И не было. Нет пресловутой влаги жизни. Рука, подобно ядовитой змее диковинной породы, скользнула по подбородку, по шее. Задевая красные отметины, оставленные его острыми зубами, и синяки... Метки. Клеймо.

 

Я хотел, чтобы у меня были крылья. Два крыла, которые унесли бы меня далеко-далеко... Туда, где бы меня никто не нашел: ни Дамблдор со своими гениальными планами спасения никчемного миришки в очередной раз, ни Вольдеморт со своими честолюбивыми мечтами. Никто. И он в том числе. Чье проклятое имя я не мог слышать без содрогания, без мелкой дрожи по всему телу... Того, кто мучил меня, пытал, и - о Мерлин! - эти пытки мне нравились. Да, нравились. Пытки, нет, ласки врага. Гриффиндор Великий, как же я хочу улететь отсюда. Прочь. От всех - прочь. От него. Прочь. Улететь. От них. Прочь.

 

Все это повторялось изо дня в день. Сколько?! Месяц?! Неделю?! Несколько месяцев уже?! Он не знал. Он не считал, сколько рассветов и закатов провел в заточении, вдыхая спертый воздух в этой комнатке. Сколько раз он оказывался на ковре, в то время как сильные мускулистые руки сдирали с него одежду... Да, каждый раз его одежда превращалась в груду лохмотьев. Но он знал, что, проснувшись утром, найдет в шкафу новые штаны и рубашку. И мантию. Он знал, как неприятно, когда щетина ковра впивается в спину... А потом уже в грудь... Он знал то чувство чужой тяжести на своем теле... Он знал... Все это… Наизусть...

 

 

Вырваться прочь из этого безумия?! Сладкого, чертовски сладкого и такого запретного безумия?! Я хотел вырваться, исчезнуть. Навсегда... Просто взять и стереть себя с лица Земли, подобно тому, как ластик стирает ненужную карандашную писанину. Стереть себе память и спокойно жить, ничего не зная и ничего не боясь, ни о чем не догадываясь. Не вспоминая. Память - это ведь лист, исписанный жизнью... Чего стоит просто взять и стереть оттуда все?! Оставить только девственно чистую бумагу?! Я не могу. Я лишен этого. Я лишен всего, что мне было дорого и свято. Всего, что было вынужденной необходимостью в моей жизни... У меня нет палочки. Я лишен силы. У меня нет метлы... У меня нет крыльев... Я ничтожен. Я не смогу уйти...

 

Поцелуи. Ласки. Нежности. Это не он, не инквизитор. На эти мгновения на его месте появлялся кто-то новый, другой, незнакомый. Способный чувствовать. Это был не пленник. Юноша превращался в пружину, в сплошной напряженный узел. Завязанный так сильно, что его невозможно было развязать... Губы, тонкие губы Люциуса Малфоя беззвучно шевелились. Чье-то имя. Непонятно, чье. Невозможно было разобрать. Да и к чему?! Зачем?! Но и так было понятно, что это не имя Гарри Поттера... Его глаза, глаза Малфоя, были закрыты, длинные почти бесцветные ресницы отбрасывали острую тень на грубые от проклюнувшейся к вечеру щетины щеки. А потом эти губы опускались на тело, которое так жаждало этих прикосновений, поцелуев, укусов... К телу, которое хотело быть телом проигравшего... Тело, которое хотело отдаваться... Касания. То почти невесомые, только жаркое дыхание обжигает смуглую кожу. То болезненные, когда тело выгибалось дугой и изо рта юноши вырывались полные исступления стоны. Наслаждения. Мольбы не прекращать.

 

Да, я попал в плен к врагу. Я помню заключительный взрыв войны, резавший барабанные перепонки, полный боли и ярости вопль Вольдеморта прежде, чем он сгинул... Помню черную фигуру в капюшоне, метнувшуюся ко мне... Касание. И сильный рывок около пупка... Затем я, кажется, потерял сознание, а очнулся уже здесь... В темнице, из которой выхода, кроме как на кладбище не было. Мои крылья были обрезаны безжалостной рукой моего мучителя, и мной завладела апатия... И моя душа, прежде такая горячая, жаждавшая любви, страстная, замерзла, превратившись в ледышку... Умерла… Я потерял интерес ко всему... К жизни...

 

Ладони, скользившие по телу юноши, согрелись, и ему казалось, что только тогда, только на миг они перестали быть холодными. Длинными отшлифованными ногтями Люциус захватил в плен его сосок и сжал ягодку, и юноша задохнулся воздухом... В этом месте всегда раздавалось полузадушенное, но чертовски самодовольное фырканье... Вероломные пальцы захватчика двинулись вниз, царапая, пробежались по дорожке вниз... А потом... Люциус наклонялся... И его губы смыкались на члене Поттера... Безумный танец языка... Касания зубов... Гарри задыхался... Он тяжело дышал: то прерывисто, быстро, вдыхая мало воздуха и почти не выдыхая, то с хрипом втягивая в себя много и с трудом избавляясь от того объема воздуха, который просто разрывал легкие...

 

Надежда - глупое чувство, свойственное нам, гриффиндорцам. Откуда берется вера в том, что, вопреки всему, все будет хорошо, все образуется?! Откуда приходит эта надоедливая, совершенно неправильная мысль, трепыхающаяся в моем измученном сознании?! Я желал выбраться отсюда... Сначала... И надежда была моими нервами... Я мог чувствовать благодаря ей, слышать, видеть, осязать... Но ОН  перерезал эти нервы обычным перочинным маггловским ножиком... И мне было больно... Сначала. А потом... А потом - пустота. Ведь перерезанные нервы не причиняют боли, правда?! Он перерезал еще все вены, все артерии, все сухожилия и всю кожу, которыми прикреплялись крылья к моему телу... Он лишил меня возможной  жизни... Неба.

 

 

А потом Люциус давал ему передышку. Небольшую. Ровно столько времени, сколько могло понадобиться для того, чтобы снять мантию, расстегнуть рубашку, расстегнуть молнию на брюках, спустить их и откинуть в угол. Времени не хватало даже для того, чтобы отдышаться. Мало. Слишком мало... Нежность уходила. И ласка тоже. Люциус словно только что увидел, КТО был перед ним. Ногти - нет! - когти чертили диковинные узоры на спине юноши. Тот терпел, и никто не смог бы увидеть в его глазах тоску. И обреченность. И безвыходность... За его спиной раздавались такие слова, такие грязные выражения, от которых бы покраснел сам Дьявол в Преисподнии. А потом горячий гибкий язык прокладывал дорожку по тем местам, где уж недавно побывали безжалостные когти зверя, слизывая кровь.

 

Им было все равно. Им было наплевать на мою жизнь. Плевать с высокой колокольни. Наплевать с самого начала. Кем был я?! Оружием, приманкой, руками, которым полагалось сделать всю грязную работу... Средством уничтожения. Человеком, которому с рождения было предначертано убить... Или погибнуть. Но они забыли обо мне, как только смертельная завеса, нависшая над миром, рассеялась. И я готов поспорить, что они даже не искали меня. А просто... А просто объявили меня погибшим, трагически, геройски погибшим, храбро павшим в борьбе со злом... Я теперь никому не нужен... Я совершенно один в этом мире... Дайте мне уйти, умереть, улететь...

 

Закончив истязать онемевшую спину, Люциус приказывал ему подняться на четвереньки. Он подчинялся. Безропотно. Гордость?! Ха! Да она сломлена, она втоптана в грязь тяжелыми сапогами... Гордость, ледяная кора, броня сознания, была безжалостно поломана на множество мелких льдинок. Или ее просто растопило пламенем камина... Люциус брал его... Просто. Не встречая никакого сопротивления. Резко. В рваном ритме. Тело юноши само собой реагировало на прикосновения, на отчаянные движения внутри себя, оно отзывалось... Отвечало. Выгибалось. Но глаза... Они потухли... Они были пусты... Как пусты окна разрушенного дома. Как пусты окна сожженного детского приюта. Как пусты глаза человека, которого сломили, подчинили... Человека, в котором убили личность...

 

Я мертв. Он убил меня. Медленно. Изощренно. Да, мне было больно, и эта боль разрывала мой рассудок в клочья, отдавалась в каждой клеточки моей головы. Он разрушил все укрепления, все мосты и, как средневековый рыцарь на вороном коне,  гордо вторгся на мою территорию. Сломил мою волю. Лишил меня воли. Лишил меня чувств. Поработил. Сделал своей игрушкой... Осталось только дожидаться, пока игрушка надоест ему. И тогда он убьет меня окончательно. Окончательно остановит мое сердце, пронзит мой мозг. Это ведь вопрос времени, не правда ли?!

 

Кончив, он поднимался. Да-да, у него еще были силы. Набрасывал мантию на обнаженное тело и выходил, нашаривая в кармане палочку, оставляя обессиленного, униженного юношу на полу. Заляпанного спермой и собственной кровью... Он лежал так. Долго. И в голове отдавались слова заклинания, которым Люциус запер окно и дверь. Он не знал, сколько времени прошло... Полчаса?! Час?! Два?! Он вставал. И, пошатываясь, шел в ванную, в комнату, смежную его собственной тюрьме.

 

Каждый день. Одно и то же. Я не знаю, когда это кончится. Этот ад. Для сердца и души. Этот рай. Для тела. Ждать, бояться, надеяться, что он не придет... Я устал... Я истощен... Я устал... Устал от того подобия жизни, которое неспешно волочу. И устал от себя, я устал от него... И глупо надеяться сбежать, умереть... Улететь... Я теперь в грешной мгле... Земной... Навсегда...

 

Весна. Время пробуждения природы от зимнего сна. Время, когда снег тает и все оживает... Когда перелетные птицы возвращаются из своей вынужденной ссылки... Когда снег уступает свое место травяному покрову...

 

Он сидел на подоконнике, устремив взгляд в никуда. Зима. Весна. Сколько месяцев?! Он не знал. Он не знал, сколько он уже был тут, в этом оплоте зла и похоти. Где-то вдалеке были видны темные пятнышки птиц... Свободные, как ветер... И счастливые, как дети. Он завидовал им. У них было все, чего не было и просто не могло уже быть у него. То, чего он был лишен. Все.

 

Небо было лазурным - и ни единого облачка. Какая-то точка, резко изменив направление, стала приближаться к нему... Решительно, словно идя на таран. Он моргнул. На ветку ели, что росла за окном, села большая белая сова. С недовольным видом. С огромными круглыми янтарными глазищами... Гарри был готов поклясться, что она сварливо ухает... Белая... Полярная... До боли похожая на Хедвигу... До зверской боли в сердце... И блеск ее начищенных крылышек на солнце на секунду ослепил его. Юноша зажмурился от яркого света. Когда он открыл глаза, на ветке напротив уже никого не было. И только темное пятнышко удалялось от него с каждым взмахом крыльев... Сова, спешащая доставить письмо адресату... С белыми крыльями...

 

И Гарри еще долго чудилось, что он видел, как равномерно вздымаются эти самые крылья... Вверх-вниз... Вверх-вниз... Вверх-вниз...

 

 

***

 

А от глубоких размышлений его отвлек звук открывшейся двери...

 

31. 12. 2003

 

© by Street girl